Нам нужна ваша помощь

Прочитайте наше обращение. Вы важнее, чем думаете.

Просмотреть
Скрыть
1863x

Что творилось в «Американке» в 1937-ом году? Исповедь бывшего чекистаИсповедь бывшего чекиста о том, что творилось в «Американке» в 1937-ом году

1863x, 17 января 2018

Недавно на сайте «Солидарность» вышло два интервью, которые содержат в себе уникальные материалы. В этих интервью внук майора НКВД публикует дневники своего деда — Иосифа Ятчени, который в 1937-ом сам угодил под каток репрессий. Иосиф хранил молчание до конца жизни, и только перед смертью передал свои записи внуку Владимиру.

Мы объединили 2 интервью в одну большую историю для вашего удобства. Осторожно, некоторые места чувствительным людям стоит пропускать.

Кто такой Иосиф Ятченя?

Он родился в семье зажиточных крестьян в деревне Заполье Ивацевичского района в 1900-ом году. Когда же в 1914 году началась война между Германией и Россией, Иосиф 14-летним подростком, вдохновленный военной романтикой, сбежал со своим другом на фронт в надежде стать солдатом. Так он попал на службу в царскую дивизию к некому штабс-капитану барону Генриху Оппману. Деду помогло то, что он неплохо писал, поэтому его определили в канцелярию учеником писаря, который очень многому его научил. Этим своим каллиграфическим почерком он и будет потом выводить свои дневники.

Дневник Иосифа Ятчени

К моменту революции Иосифа уже занесло в Ярославль, где он работал швейцаром в лицее. До прихода большевиков жизнь его была вполне сытой.

Из дневника: «Студенты лицея были из богатых семей буржуазии и чиновников — они традицию чаевых щедро соблюдали. За 3 месяца я скопил до 500 рублей. Приобрёл приличную одежду и обувь штатского городского фасона, тогда же стал посещать знаменитый театр имени Волкова. Этот период времени я часто вспоминаю с удовольствием.

После свержения Николая II на площадях, в театрах собирались митинги: какой власти быть в России. Одни доказывали, что Керенский поведет Россию, другие, что Ленин с партией большевиков, третьи указывали на Родзянко и ещё каких-то типов. Каждый оратор расхваливал свою партию и программу. В конечном счёте, к концу октября 1917 года власть взяли большевики.

С каждым днём студентов в столовую приходило меньше и меньше, а к новому году 1918-го и вовсе не стало. Продовольствия перестало хватать, образовались хвосты, жители города, повесив голову, со злыми лицами бродили по улицам и паркам. Только большевики, взяв власть, торжествовали, митинговали: «Свобода, равенство!», «Заводы и фабрики рабочим, помещичья и монастырская земля крестьянам!», «Не будет богатых и бедных». А жизнь всего народа при этом с каждым днем становится тяжелее и невыносимее. Вскоре столовая была закрыта, персонал распущен. Возник вопрос: что делать?»

Такие перемены заставили Иосифа достаточно помататься по бескрайним просторам бывшей Империи. То он был писарем на Челябинских угольных шахтах. Потом в гражданскую войну его призвали в красную армию и отправили работать начальником канцелярии в управление охраны Омской железной дороги.

В Минске Иосиф оказался уже после демобилизации в августе 1921 года. На тот момент его родная деревня являлась частью Польши (после Рижского мирного договора в  марте 1921-го). Голод заставил его пойти работать в милицию — там требовались грамотные люди.

Из дневника. В Минске поступить на работу не было возможности, так как масса беженцев по разным причинам оседала здесь, работы всем не хватало. Жизнь была дорогая, а главное не было в кармане денег. Пришлось обосноваться в беженском эвакуационным бараке далеко за городом. Жрать хотелось. Кстати, у хуторян еще стояла картошка, и ночью ходил и воровал. Варил в солдатском котелке и утолял голод. Вот как случается в жизни.

Однажды, будучи на бирже безработных, узнал, что принимают в милицию, но только грамотных. Туда я и пошёл. Принявший меня секретарь главмилиции Мороз Иван оказался моим земляком из деревни Рудня. Просмотрев мои документы и характеристику из управления ж/д охраны, предложил должность участкового уполномоченного в Койдановский район, граничащий с Польшей. Тут же оформил, выдал форменную одежду, и я поехал к месту службы.

Сотрудник ГПУ

Но работая в милиции, Иосиф однажды пожалел одного крестьянина, который гнал самогон. Он не стал составлять протокол, увидев целую ораву плачущих детей. И хоть просил никому не рассказывать, об этой истории стало известно начальству. Деда арестовали по подозрению во взятке. Взятка не была доказана, однако из милиции его уволили. Тогда же Ятчене и предложили стать резидентом спец.служб в ГПУ или КГБ, выражаясь современным языком.

Из дневника. В ГПУ мне предложили должность дотоле мне неизвестную — резидента. В течение шести месяцев проходил курсы по разведке и руководству агентуры. В городе Бобруйске мне была предоставлена конспиративная квартира для жилья и работы. Первым моим успехом стало раскрытие в местечке Любоничи еврейской националистической сионистской тайной организации с политической ориентацией на Палестину и образованием государства Израиль. За это я получил благодарность и денежное вознаграждение.

Бобруйский клуб для рабочих «Комитерн», обустроенный в здании бывшей синагоги. 1928-1932 годы

До 1928 года моя работа резидентом в основном была сосредоточена на выявлении бывших офицеров белых армий, которые после разгрома Красной Армией скитались по всей России по подложным документам под всевозможными предлогами.

В ноябре 1928 года был назначен резидентом в Паричский район. Там районного ГПУ официально не было. Для маскировки был назначен совнаркомом БССР заведующим секретной частью райисполкома с расчетом, чтобы районные власти не знали цели моего назначения резидентом.

В этом районе в период гражданской и польской войны орудовали три банды. После ликвидации остались хвосты, которых требовалось держать под негласным надзором. На меня была возложена задача неработоспособную агентуру отстранить и заменить пригодной, чтобы каждое учреждение, предприятие, деревня находились под нашим политическим негласным наблюдением.

Ну а через какое-то время Иосифа приняли уже на официальную службу, сотрудником оперативно-розыскного отдела. Там он вдоволь насмотрелся на то, каким образом стряпались многочисленные политические дела. В своих воспоминаниях Ятченя критически относился к методам коллег, да и к коллективизации в целом. Также, по утверждениям Иосифа, за его принципиальность нередко впадал в немилость со стороны различных чиновников.

Население деревень Дуброва, Гороховище, Тукачи и Чернин скрыто и открыто проявляли недовольство колхозной системой и порядками местной власти. Уполномоченный Федорович, в сферу которого входили указанные населённые пункты, завёл агентурную разработку под грифом «Берлога». В донесениях в наркомат он, не имея ничего, кроме своих досужих вымыслов, рапортовал, что, дескать, существует тайная повстанческого характера организация, имеющая даже оружие.

Когда поднакопилось материалов, из Минска последовало распоряжение арестовать эту организацию и расстрелять. Я был послан в деревню Дуброву к одному из участников этой «организации» произвести обыск и арестовать его. Во время обыска в отдаленности от избы в не запирающемся гумне, я обнаружил в соломе мешок с негодным оружием: обрезы от винтовок, ржавые патроны, два револьвера системы «Смита-Вессона». Я почувствовал, что этому бедняге кем-то положено оружие, но мысль держал при себе.

Арестовано было 82 человека, исключительно безграмотных и малограмотных горемык. За три месяца следствия Федорович и Кауфман всех их протокольно слепили в одну кучу и тем самым придали этой куче повстанческих характер. Все были осуждены тройкой на разные сроки. За это дело, столь блестяще обтяпанное, эти два мерзавца получили повышение по службе в центральном аппарате. Потом, когда они уже уехали в Минск, из деревни Дуброво с донесением ко мне пришел агент «Шумский». Наводящими вопросами я установил, что оружие тем беднягам подложил он по приказанию Кауфмана и Федоровича. Оружие взяли со склада отделения.

…Производя следствие по многочисленным происшествиям, нередко был в затруднительном положении… В каждом отдельном случае, которое мне приходилось расследовать, всегда придерживался права установить подоплеку совершенного преступления, не обращая никакого внимания на всевозможные политические ситуации или рекомендации районных властей, за это-то и был в немилости оных.

Из сотрудника НКВД в камеру Американки

Причиной такого резкого поворта в судьбе стала бабушка Иосифа — полька по происхождению. Дело в том, что в 1937 году вышел указ арестовать всех, кто имел родственников заграницей — в Польше, Литве, Латвии, Германии и пр. Когда Ятченю вызвали в Минск, он уже прекрасно понимал, что его ждет. Ему было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу Польши.

Из дневника. Уже в кабинете Чернышева другие двое обыскали меня, отобрав деньги, пистолет, удостоверение личности, в одежде обрезали пуговицы и крючки и объявили, что арестован. Заполнили анкету как на преступника, вызвали автоматчика и отправили во внутреннюю тюрьму, прозванную «американка». Втолкнули в одиночную камеру №5.

В камере не было ничего интересного, кроме нацарапанной надписи на стене: «Бьют, издеваются, калечат ни за что». Я расположился на железной голой кровати, прикованной к стене. Оказывается, умереть гораздо проще, чем жить…

Внутренняя тюрьма КГБ «американка»

Ятченя сам стал живым свидетелем того, как выбивали показания, «делая» невиновных людей агентами всевозможных разведок. Его избивали до полусмерти. Но даже под пытками Иосиф не признал своей вины. Будучи бывшим сотрудником НКВД, он прекрасно знал, что ждет его, подпиши он признание.

Из дневника. И вот 2 января я был на первом допросе. Допрашивал меня некто Климович по прозвищу Дубинка. Он был своего рода современный казус в контрразведке. Он был убежден, что Лондон стоит на Волге, и что есть в мире народ, называемый коммунистами, который исключительно занят выделкой сталинских идей. Допрашивая свою жертву, Климович зверски избивал ее, калечил, заставлял садиться на специально приспособленный табурет с торчащими из него гвоздями, жег папиросой зубы, сажал задним проходом на кол, морил голодом без воды и сна. Каждый раз, когда он пищал на меня на допросе, в душе было смешно и тошно, до чего же отвратительный экземпляр создала природа!

Сверив мою фамилию с данными арестантской анкеты, Климович-Дубинка мне предложил: «Садись за мой стол и пиши показание, когда и кем завербован в польскую разведку и указывай агентов, которыми руководил». Я ответил: «На глупые вопросы, которые ничем не обоснованы, не отвечаю». Он подошел к табурету, где я сидел и прошипел, что если я умею кусаться, то и он мастер в этом деле. Тут, показав мне увесистый дручок, он начал спрашивать: «Как тебе нравится эта тросточка? Хороши у нее зубки? Острые? Глубоко покусывают, а?» При каждом вопросе он с такой силой колотил меня, что я, сжав зубы, корчился от боли и злобы. Таким образом я удостоился первого посвящения во враги народа.

Ятченю продержали в «американке» почти год. С октября 1937-го по сентябрь 1938 года. Избивали нещадно, садили в карцер, несколько раз после истязаний он попадал в больницу. Там чуть подлечивали – и вновь на допрос. Но он так ни в чем и не сознался.

Из дневника. Не было, кажется, такого человек, который бы так любил свою профессию, как Климович. Бить арестованных доставляло ему истинное наслаждение. Уверен, что особенно сильным искушением была моя личность. Еще бы! А вдруг я сознаюсь, что резидент польской разведки? Дубинка получит повышение по службе и иные почести…

…Он набросился на меня. Я оказал сопротивление и, сцепившись, мы стали друг друга волтузить. Повалили стоящий шкаф. Набежали из соседней комнаты сотрудники, искромсали меня до потери сознания. Пришел в себя в тюремной больнице. Там долго не держат, там тоже садисты, только с медицинским красным крестом. После больницы — опять к Дубинке на допрос и опять то же самое…

И вот я оказался в конвейере. В течение пяти суток не разрешали присесть, не давали пить, есть, спать. Переминаясь с одной ноги на другую, наконец, я не устоял и упал в обморок. Климович и еще один подлец подняли, посадили за стол, дали глоток воды и ручку — подписать протокол. Прихожу в некоторое сознание, а мысль работает: подписать — значит, смерть. А жить чертовски хочется. Дрожащими руками хватаю протокол и со всей силы рву его. Что было со мной потом, не знаю. Очнулся опять в тюремной больнице. Через 10 дней — опять у Дубинки…

…После очередного допроса попал в карцер. Придя в сознание, я стал изучать мое жилище. Это был каменный мешок без солнечного света и постороннего воздуха. В углу стояла параша, полная человеческих испражнений. Грязный цементный пол, забрызганный засохшей человеческой кровью. Протестуй, плач, кричи — никто не услышит твоего крика и стона. 400 граммов суррогатного хлеба и пол-литра холодной воды в сутки — таков рацион в свободной стране. В этом «комфортном номере» просидел 5 суток.

Страница из дневника Иосифа Ятчени

Одно из самых страшных, что довелось там встретить Ятчене — пытки крысами. На окровавленные тела арестованных бросали кусок сахара, на который сбегались крысы и буквально обгладывали человека. Несмотря на все пытки, Иосиф так и не подписал признательные показания, хотя ему угрожали за несговорчивость расстрелом. Тем не менее, приговор был довольно мягкий — 5 лет в поражении в правах. Он был освобожден из-под стражи. Это произошло как раз в тот период, когда репрессии несколько ослабли. Ежов был отстранен от поста Наркома, Берман тоже.

…9 сентября 1938 года ночью я был вызван по окрику надзирателя: «Собирайся с вещами». Конвоир повел меня в другой корпус. Я оказался в большой комнате, в которой за большим столом сидели трое. Подозвав меня к столу, один из них задал вопрос: «Почему вы не сознались на следствии в своих преступлениях?» — «Я не совершал преступлений, мне не в чем было сознаваться». Сидящий посередине, видимо, председатель суда, взялся листать мое дело, а потом, обращаясь к этим двум, сказал: «Кажется, все ясно». После этого тут же было объявлено решение особого совещания госбезопасности СССР г.Москва: «Обвиняемому Ятченя Иосифу Степановичу, рожд. 1900 г., по 58 ст. уголовного кодекса запретить проживать в пограничной полосе на расстоянии 100 км, из-под стражи освободить».

Иосиф Ятченя (слева) в кругу семьи. 1959 год

Хорошо я помню день второго моего рождения. Я снова вдыхаю свежий сентябрьский воздух. 10 сентября я был в кругу семьи — трех сыновей и верного друга – жены.

Свой среди чужих, чужой среди своих

Пребывание в «американке» не прошло даром. Наступил 1939 год, запахло войной. Понимая, что может быть снова арестован НКВД как неблагонадежный элемент, Ятченя пытался скрываться какое-то время у своих родственников. Потом вновь вернулся в родную деревню. К тому времени там уже были немцы. Но проблема заключалась в том, что он был врагом не только для коммунистов, но и для немцев, так как служил в НКВД. В итоге ему пришлось сначала уехать подальше, а затем и пойти в партизаны. И реальность того времени крайне сильно отличается от красной пропаганды, которую нам вливали в уши десятилетиями.

Из дневника. Командование партизанским отрядом «Советская Беларусь», куда мы попали, создало семейную группу, а меня избрали командиром этой группы. Организованного снабжения питанием не было, надо было снабжаться за счёт крестьян-земледельцев. Действовали партизаны по-разному: одни просили самого необходимого, другие самовольничали и брали у мужика, что под руку попадалось, а иные становились мародерами. В моей группе были такие типы: Кузьмич Антон, Ятченя Василий, Недельчик Иван, которые и других вовлекали в это отвратительное предприятие. Я был против таких действий, за что на меня стали смотреть подозрительно, и всё равно, хоть с опаской, но мародерствовали, пряча награбленное по ямам в лесу. Дисциплины не было никакой.

Я настоял, чтобы меня перевели в другую группу, не командиром. Но, оказавшись в группе Ивана Ивановича, понял, что попал из огня да в полымя. Мой командир оказался алкоголиком, демагогом и хапугой. Командир отряда Власов, командиры рот, взводов (за малым исключением) обзавелись «женами», пьянствовали и развратничали.

Командиры для рядового партизана были и судом и следствием. Что им захочется, то они и делали. Они могли отобрать имущество у своих же партизан и обменять его в деревнях на самогон. Но об этом приходилось молчать, в противном случае рисковал своей жизнью. А жаловаться было некому.

После того, как деревню освободили от немцев, была объявлена мобилизация в армию. Иосифу повезло, его уже собирались отправить на фронт, но, узнав, что тот грамотно пишет, оставили в канцелярии. После он устроился бухгалтером, проработав на этой должности до самой пенсии.

Из дневника. Население на вчерашних партизан посматривало искоса, и посмеивалось, что защитников коммунистической власти нужда одолела. Зато коммунисты из партизан, заняв руководящие посты, создали лично для себя закрытые продовольственные магазины и вечером таскали продукты, озираясь, как воры. Офицеры военкомата тоже организовали кухню, жрали мясные блюда, и ни один раз не пригласили поесть. А есть ох как хотелось! И вот тут-то я не один раз вспомнил, как в 1915 году офицеры царской армии приютили, накормили и одели, а эти рабоче-крестьянской армии — что дикари первобытной эпохи, гадкая каста!

До конца жизни Иосиф оставался противником советской власти, видя её восхождение и становление с самого начала. Реабилитировали его уже лишь после его смерти — в 1986 году. Ненависть к совку, а также свои воспоминания Ятченя передал внуку, дабы он действительно понимал, что стояло за всей пропагандой и ложью идеологов.

Поддержать проект