Нам нужна ваша помощь

Прочитайте наше обращение. Вы важнее, чем думаете.

Просмотреть
Скрыть
1863x

Как сиделось во внутренней тюрьме КГБ «Американке» в 1937-ом году?

1863x, 8 февраля 2018

Мы уже публиковали биографию сотрудника НКВД Иосифа Ятчени, который в 1937-ом году сам был арестован и прошёл через репрессивную машину Сталина. В этот раз (благодаря материалам интернет-издания «Солидарность») куда подробнее остановимся именно на атмосфере Американки в тот страшный период.

ВНУТРИ

Из дневника: «Это была омерзительная бородавка на лице столицы. В этот чудовищный улей каждую ночь слетались со своей добычей — арестованными людьми — трутни сталинского режима, в этом лживом государственном балагане гнездились негодяи. Ночью на допросах арестованные, покрытые телесными язвами, сделанными кистью палачей кровяными красками, просили потрескавшимися губами милостыню у сталинских щенков — глоток воды, которой были лишены по пять и более суток. Я и тысячи таких же, находились в гардеробной НКВД, где в ту пору одевались и раздевались сталинские лицедеи той коммунистической комедии, который руководил великий режиссёр Сталин!»

Удивительно, но воспоминания 80-летней давности мало отличаются от воспоминаний тех, кому довелось там побывать в наши дни. Все отмечают, психологическое давление, значительно более тяжелое, нежели в других тюрьмах: постоянная гнетущая тишина, пристальное наблюдение, теснота камер и их давящая архитектура.

Из дневника: «Тёмная и тесная тюрьма. Ни один звук с вольного воздуха, ни один луч светлого дня не проникают в неё. Это затерянный мир скорби, мир тупой ноющей боли, мир тюремного гробового молчания, лишь изредка оживляемый глухим бессильным ропотом. Нет ни света, ни тепла, ни простора, веет гнилью и сыростью…

«Это было трехэтажное каменное святилище, устроенное по форме зонта: 2 этажа торчат наверху земли, а 3-й погребён в землю. Камеры-одиночки, камеры карцера и общие камеры механизированы с целью меньших затрат по обслуживанию арестованных.

Сегодня весь изолятор рассчитан на 34 человека, в нем 18 камер, однако в 30-е годы тюрьма была более чем перенаселена. Иосиф Ятченя побывал в нескольких разных камерах, и по его свидетельствам в каждой из них было порядка 70-80 (!) человек.

Из дневника: «Я в сопровождении конвоира вошёл в общую камеру номер 7, где было 82 человека, ждавших «демократической» Фемиды.

Уже в другой камере №11, в которую я попал, сидело до 70 человек, ожидавших своей участи… Каждый день в два или три часа ночи открывались двери камеры, и все заключенные вскакивали в смертельном страхе. Людей брали и уводили. Куда – оставшиеся в камере не знали.

Вы не знаете, что такое подниматься каждое утро и ждать, что сегодня тебя убьют. И так проходило 10 месяцев и 9 дней».

ВОЗЛЕ ТЮРЬМЫ

На территории возле тюрьмы постоянно толпились родственники заключенных, пытаясь хоть что-то узнать об участи своих родных. Многие ночевали прямо под стенами тюрьмы. Среди них был и 14-летний сын Иосифа Ятчени.

Иосиф Ятченя в кругу семьи

Из дневника: «Возле городской тюрьмы небольшая площадь неправильной формы и дурно вымощенная, как и все площади того 1937-1938 годов времени. В ночное время там и сям на ней горели незначительные костры, вокруг которых кишели странные группки людей. Слышался пронзительный вздох, хныканье женщин, детей, подростков — все они хотели знать, что сталось с их отцами, братьями, арестованными НКВД. Всё слилось, перемешалось, на каждом лежал какой-то общий для всех отпечаток тоски и скорби.

Цепенея от сомнения и страха, 14-летний ученик советской школы Иосиф Ятченя пытался припомнить, не пятница ли нынче, когда дают свидание с арестованными? Его мысли были прерваны голосом из сторожевой тюремной будки: «Ятченя!» — «Я!» — четырнадцатилетний мальчишка мгновенно встал перед стражем правопорядка. «Что хочешь, пацан?» — «Свидание с отцом».

Страж посмотрел в книгу: «Свидания, передачи продуктов запрещены. Можно передать деньги, если желаешь. Пацан вручил 25 руб. и через час получил квитанцию за подписью отца. Держа в руке квитанцию, он почувствовал облегчение. Это означало, что отец еще жив. Дело в том, что по месту жительства семьи был пущен слух, что меня расстреляли».

СЛЕДСТВИЕ

Допросы велись по изощрённой методике, целью который было тотальное измождение и моральный слом узника.

Из дневника:«— Вы совершаете преступление, — сказал врач тюремной больницы Турецкий следователю Климовичу. — Шестой день у этого человека не было во рту корки хлеба и глотка воды. Если он еще жив, то только благодаря крепкой конституции.

— Что поделаешь, если он сам не хочет, — равнодушно сказал Климович.

— Неправда, — возразил Турецкий. — Это вы приказали не давать ему пайку.

Климович погрозил доктору пальцем:

— Осторожно, доктор, вы нарушаете тайну сознательного признания в преступлении. Не лезьте в бутылку, не ваше дело. Но если это вас так волнует, мы поправим дело прямо сейчас.

Он позвонил по телефону в столовую НКВД и приказал, чтобы принесли целую курицу пожирнее, тарелку картошки и 200 грамм водки. Когда это было принесено и поставлено на стол Климовичу, врач Турецкий подмигнул в сторону Климовича и удалился.

Климович обратился ко мне:

— Подпиши вот этот протокол и садись кушай.

Я прочел протокол и положил на стол не подписавши.

Климович выпил водку и принялся расправляться с курицей.

Появился начальник следственного отдела контрразведки Михаил Духович.

— Надеюсь, вы все довели до сознания Ятчени? — осведомился он, обращаясь к Климовичу.

—Нет, он категорически отказывается.

— Нам с тобой ни к чему ходить вокруг да около, — обратился ко мне Духович. — В конце концов, после всей этой бумажной волокиты тебе, если повезёт, судьи особого совещания дадут 3-5 лет, отправим в лагерь и будешь работать уполномоченным контрразведки среди лагерников.

Посмотрев мне в глаза, он убедился в том, что сделал глупость своим предложением.

— Всем, что ты имеешь, ты обязан мне, был приказ комиссара Жабрева тебя ликвидировать. Но мы приказа не выполнили, надеясь, что ты раскаешься.

Он вызвал по телефону конвоира.

— Мы знаем, что арестом затронута твоя честь и невиновность, но доказать это тебе будет нелегко. А вы, Климович, кончайте с ним возиться, уже 5:00 утра».

Интересна психология общей массы заключенных, которая по сути, с небольшими изменениями до сих пор встречается в наших тюрьмах. Беларуские тюрьмы одни из самых тяжких и сложных в Европе.

«Люди делились здесь на две категории: если ты сталинец — ты его оружие, если нет — враг его, становишься материалом, который уничтожали.

«Ну как твой подопечный, раскололся?» — спрашивали друг у друга следователи. Чтобы «склепать дело» не требовалось большого ума. Каждый тупица, облеченный в униформу НКВД с блестящими пуговицами, изощрялись в этой гнусной грязной игре, вытягивая одной цепочкой за другую из бесконечной цепи человек отношений, все новые дела.

Впрочем, и в тюрьме, и в лагерях, окруженных сторожевыми вышками, колючей проволокой и овчарками, шла часто невидимая борьба. Через азбуку Морзе путём перестукивания от одной камеры до другой, людей призывали держаться стойко на допросах, не оговаривать себя, не клеветать на других. Здесь были свои бойцы, свои герои, что на войне. Но были и малодушные, и трусы, и камерные доносчики, и добровольные помощники палачей. Я их видел в каждой камере».

Среди излюбленных следователями методов был «конвейер». В течение нескольких суток без еды и воды подследственных заставляли стоять в солдатской стойке. В это время следователи, сменяя друг друга, вели допрос. На «конвейере» у людей опухали руки и ноги, они не могли ходить, из-за отсутствия сна наступали галлюцинации.

Из дневника:«И вот я оказался в конвейере. В течение пяти суток не разрешали присесть, не давали пить, есть, спать. Переминаясь с одной ноги на другую, наконец, я не устоял и упал в обморок. Климович и еще один подлец подняли, посадили за стол, дали глоток воды и ручку — подписать протокол. Прихожу в некоторое сознание, а мысль работает: подписать — значит, смерть. А жить чертовски хочется. Дрожащими руками хватаю протокол и со всей силы рву его. Что было со мной потом, не знаю. Очнулся опять в тюремной больнице».

«Они считали всё для себя дозволенным — убивать, калечить, подвергать садистским издевательствам свои жертвы».

Если и это не помогало, в ход вступали пытки.

«Арестованного почти каждого пытают: одному жмут в дверях пальцы рук, выворачивают суставы, жмут в тисках головной череп, сажают на кол и гвозди, бьют резиновой палкой и тому подобное. Следователи так называемого предварительного следствия не без ведома прокуроров уводят свою жертву в каменное подземелье и застенок, там заносят они в свои протоколы признания, данные судорожными рыданиями или умирающим от пыток уже шепотом. Решает дело не факты, а физическая выносливость обвиняемого.

Человек, находящийся в строгом тюремном режиме, становится пешкой в руках тюремщиков. В долгом заключении человек всегда оказывается на грани безумия. Узник мучается постоянным зрелищем окружающего тюремного уродства, слух словно замкнут ватой вечного безмолвия, обоняние причиняет острые страдание: вонь аммиака, мышиного помёта и сырости душит. К заключению невозможно привыкнуть. Заключение — величайшее испытание души человеческой: сильная окрепнет, слабая надламывается. Но никто, за кем захлопнулась железная дверь «американки», не выходит из неё таким, каким вошёл».

Иосиф Ятченя искренне пытался понять, почему те, кто был признан защищать, становились палачами и садистами? В своих дневниках он много рассуждает о сталинизме, о коммунистической партии и о том, почему ее сыны стали настоящими преступниками.

Из дневника:«По сталинскому замыслу люди, находящиеся на работе в органах госбезопасности, не обязаны самостоятельно мыслить, а должны слепо выполнять его волю. В сталинский набор попадали только самые «достойные»: после прохождения отборочных комиссий новые кадры обучались лишь причинять людям издевательства и смерть. Выпускники сталинской школы становились вершителями человеческих судеб. Назад пути не было. Тройка внесудебного порядка подтверждала скорыми и беспощадными репрессиями. Тот, у кого сталинская власть отнимала право носить форму госбезопасности, если после этого остался жив, терял не только работу, но и спокойствие, так как попадал в картотеку под грифом «недовольные».

Главное и непростительное преступление партии в том, что она воспитала у огромной части коммунистов страсть к мучительству. С наслаждение мучили людей, сукины сыны! Это садистское наслаждение — и есть преступление, которое уже никто и никак не оправдает. Самое страшное не допросы, не грубость, не истязания, а то, что человек не может доказать свою правоту, когда силой заставляют подписать то, в чем он невиновен».

НАШЕ ВРЕМЯ

Проходит 80 лет, и мы видим сфабрикованное дело «Белого Легиона», барбершопы «Чекист», министра образования коммуниста, загон детей в пионеры, сгон студентов на досрочные голосование и многое другое. Советское прошлое сидит осколками почти в каждом беларусе, извращая его мышление, а значит, и поступки.

Без тотальной десоветизации и декоммунизации у Беларуси не будет будущего. Ценой больших усилий мы отстояли Куропаты, но впереди ещё много работы. Самое легкое — это начать везде говорить и доносить людям правду о том, чем на самом деле являлся Совок.

Поддержать проект